Ольга Берггольц
Голос блокадного Ленинграда

В ложе
Цимлянского
моря

Как   здесь   прекрасно,   на   морском
                               просторе,
	на новом, осиянном берегу
	Но я видала все, что скрыло море,
	я в недрах сердца это сберегу
	В тех молчаливых глубочайших
                                 недрах,
	где уголь превращается в алмаз,
	которыми владеет только щедрый...
	А щедрых много на земле у нас.



Этот лес посажен был при нас,—
младшим в нем не больше двадцати.
Но зимой пришел сюда приказ:
— Море будет здесь. Леса — снести.
Морю надо приготовить ложе,
ровное, расчищенное дно.
Те стволы, что крепче и моложе,
высадить на берег,   над волной.
Те, которые не вынуть с ко'мом, —
вырубить и выкорчевать пни.
Строится над морем дом за домом,
много тесу требуют они.
Чтобы делу не было угрозы
(море начинало подходить),—
вам, директору лесопромхоза,
рубкой самому руководить.
Ложе расчищать и днем и ночью.
Сучья и кустарник — жечь на дне.
Море наступает, море хочет
к горизонту подойти к весне,—
У директора лесопромхоза
слез не навернулось: он солдат.
Есть приказ — так уж какие слезы.
Цель ясна: вперед, а не назад.
Он сказал, топор приподнимая,
тихо, но слыхали и вдали:
— Я его сажал, я лучше знаю,
где ему расти... А ну, пошли!

Он рубил, лицо его краснело,
таял на щеках
             колючий снег,
легким пламенем душа горела,—
очень много думал человек.

Думал он:
         «А лес мой был веселым...
Дружно, буйно зеленел весной.
Трудно будет первым новоселам,
высаженным прямо над волной...
Был я сам на двадцать лет моложе,
вместе с этим лесом жил и рос...
Нет! Я счастлив, что морское ложе
тоже мне готовить привелось».
Он взглянул —
             костры пылали в ложе,
люди возле грелись на ходу.
Что-то было в тех кострах похоже
на костры в семнадцатом году
в Питере, где он красногвардейцем
грелся, утирая снег с лица,
и штыки отсвечивали, рдеясь,
перед штурмом Зимнего дворца.

Нынче в ночь,
             по-новому тверда,
мир преображала
               власть труда.

1952